Одно время у нас на машиностроительном заводе работал славный мужчина по имени Венедикт Борисович. Было ему лет сорок, хотя выглядел он, как и подобает каждому трудяге, на все шестьдесят. Занимал пост слесаря, и нередко оставался после смены поработать на токарном станке, причём за свою подработку он совсем не получал никакой оплаты от руководства. Мы тогда этому очень сильно удивлялись, ведь основная смена и без того длилась двенадцать рутинных часов, а тут Венедикт Борисович оставался ещё на шесть часов, причём на шесть неоплачиваемых часов. Как оказалось позднее, Венедикт Борисович просто был до сих пор холост, и дома его никто не ждал. Занять ему себя было совсем нечем, вот от того-то он и оставался на дополнительные шесть часов после каждой смены, чтобы просто побыстрее скоротать бессмысленные дни.

Жалко нам всем было смотреть на несчастного Венедикт Борисовича. Всё-таки сорок лет ему было, пятый десяток уже шёл, а ни жены, ни детей у него не было. За обеденным столом мы часто поднимали этот вопрос и всячески намекали, а порой и прямо говорили, что пора бы уже Венедикт Борисовичу “как бы и это там, жениться что ли”. Тот всегда с нами соглашался и так сильно вздыхал, что ненароком сдувал все наши обеденные контейнеры; и те опрокидывались нам на штанины и пачкали нашу форму. Тогда Венедикт Борисович подскакивал с места и в слезах упрашивал, чтоб его простили. Мы, конечно же, успокаивали его, говорили, что всё в порядке, но он будто нас не слышал и продолжал тараторить свои извинения. В конце концов, наш бригадир, Пал Саныч, не выдерживал и уже чуть ли не криком приказывал Венедикт Борисовичу успокоиться. Тот тут же как-то весь сжимался и убегал куда-то прочь. Найти потом Венедикт Борисовича можно было только в кабинке туалета, да и то, не его самого, а его тихие всхлипывания, доносящиеся сквозь запертую дверь. Пал Саныч вновь подмечал, что это всё от того, что у Венедикт Борисовича нет «нормальной бабы». Мы кивали и соглашались. Ещё бы, попробуй тут возразить начальству, у которого со штанины стекает его сегодняшний обед.

Потом Пал Саныч, по всей видимости очень уставший от каждодневных ссор с женой, которая в свою очередь тоже уже выматаласть каждый вечер стирать и утюжить штаны мужа, перешёл от одних только советов да нареканий к действиям и начал сватать Венедикта Борисовича с какой-то женщиной, также работавшей у нас на заводе.

— Вот Валентина Петровна — замечательная женщина, — говорил он однажды на обеде, надкусывая хрустящую корочку хлеба. — Двадцать лет стажу у нас на заводе. Не замужем, разведена. От брака у ней осталось двое или трое детей, точно не знаю, видел, что встречают со смены её трое ребят, хотя сама она почему-то заявляет, что у неё всего два ребёнка. Но это неважно, Венедикт Борисович, главное, что женщина она хорошая: ответственная, спокойная и скромная. Одним словом, умница! Вам бы, Венедикт Борисович, такую в жёны! Будет она за вами ухаживать, каждое утро будет вам контейнер со свежей едой собирать, а то взгляните в свой лоточек, что это за хрючево? Опять макароны с сосиской? Вечно у вас одна и та же сухомятка. Вам бы супчику хоть раз покушать, борщеца бы свекольного. А чего это вы так покраснели, Венедикт Борисович? Неужто уже и сами думали когда-то о Валентине Петровне? То-то вы, наверное, и остаётесь каждый вечер после смены и идёте в её отдел на токарном станке работать. Ай да, Венедикт Борисович, ай да сорокалетний ловелас!

Венедикт Борисович и вправду тогда очень сильно покраснел, но совсем непонятно почему. Может он и впрямь каждый вечер ходил в тот отдел, чтоб подышать металлической стружкой и Валентиной Петровной, а может его просто очень сильно возмутила пошлость начальника. В любом случае, выглядело это очень смешно, и мы с мужиками тогда всем хором засмеялись, да так сильно, что у каждого из нас изо рта полетела слюна, которая закапала весь стол и до краёв наполнила обеденный контейнер Венедикта Борисовича. Так что в этот раз он хоть и принёс с собой сухомятку, но обедал уже всё-таки супчиком, прямо по заветам нашего бригадира.

Тем не менее, вечером, когда мы все уже собирались домой, Венедикт Борисович как-то волнительно кружил возле своей сумки. Мы тогда удивились, странно было видеть его в раздевалке в столь ранний час.

— Что такое, Венедикт Борисович? Не остаётесь сегодня на неоплачиваемую подработку вечером? — спросил у него наш бригадир.

— Остаюсь, — как-то впопыхах ответил ему тот.

— А чего ж тогда тут ковыряетесь?

— Расчёску ищу.

— Расчёску? Зачем это вам, вы же лысый.

Венедикт Борисович пощупал свою голову и хоть и убедился, что на ней совсем нет волос, но вопреки этому всё равно попросил у бригадира расчёску. Тот снял свою кепку и лысой головой поклонился Венедикт Борисовичу. Тогда Венедикт Борисович снова зашуршал чем-то в своей сумке, достал оттуда вилку, подошёл к зеркалу и принялся расчёсывать вилкой свою лысину. Бригадир пожал плечами и вышел. Мы ушли вслед за ним.

— Так заработался, что даже не заметил, как облысел, — обсуждали мы с работягами этот случай, ровным строем маршируя до остановки.

— Конечно, когда столько работаешь дни пролетают незаметно. Я слышал, что у него в шкафчике вместо нормального календаря какой-то огрызок, где обозначена только очерёдность месяцев года. Вот месяца-то только он и отмечает.

— Глупость какая-то. А видели, как стал прихорашиваться? Даже отсутствие расчёски не остановило. Вилкой зашкрябал по лысине!

— Хватит вам сплетничать! — неожиданно прервал наш разговор бригадир. — Хуже баб, ей Богу. А наш Венедикт Борисович просто влюбился — вот и всё тут. Потому и ведёт себя так странно, может быть даже первый раз в жизни-то и влюбился! Всё! Нечего тут обсуждать, понятно вам?

Мы закивали, и всю оставшуюся до остановки дорогу наш цех, состоящий из пятидесяти человек, так и шёл — молча и покачивая головой.

На следующий день, опять-таки, в обеденный перерыв, бригадир вновь решил заговорить с Венедиктом Борисовичем о любовных вещах. Правда в этот раз, бригадир как-то немного схитрил и зашёл совсем с другой стороны. Он достал небольшую, но очень красивую коробочку, обвитую бахромой, и сказал:

— Вот, смотрите, мужики, какой подарочек жене прикупил.

Он открыл коробочку, и всех нас залило ярчайшим светом.

— Миллиард карат, — сказал бригадир. — Стоит как десять наших заводов!

Он захлопнул коробочку, но мы с работягами ещё минут десять чесали веки, пытаясь избавиться от этих странных чёрных пятен, мерцающих в глазах. Пару человек из нашего цеха тогда и вовсе увезли в больницу с отслоением сетчатки.

— Ну как вам? — спросил бригадир.

— Прекрасное кольцо, — ответил кто-то.

— Кольцо? — возмутился бригадир. — Кольцо дарят тому, кому хотят показать свою верность. Я своей жене верен, и она это знает, потому кольца я ей больше не дарю. А это, — погладил он с какой-то нежностью коробочку, — это ожерелье. Ожерелье, господа, это символ любви! Вот сами скажите, с чем у вас символизируется ожерелье? Лично у меня с объятьями. Поэтому, — тут бригадир перевёл взгляд прямо на Венедикт Борисовича, который его очень внимательно слушал, — поэтому, уважаемые, если хотите доказать женщине свою любовь, то непременно подарите ей ожерелье. Причём, чем дороже будет украшение, тем более сильные чувства вы выразите своей даме. Слышите меня, Венедикт Борисович?

Венедикт Борисович как-то громко проглотил слюну, но не нашу, ведь в этот раз мы совсем не смеялись за разговором. После этого он неожиданно встал и произнёс:

— Пал Саныч, уважаемый бригадир вы наш, я бы хотел вас попросить…

Тут Венедикт Борисович как-то запнулся, взял со стола стакан с чаем, отпил и, судя по всему, обжёг кончик языка, ведь следующую фразу он произнёс как-то шепелявя:

— Я бы хотел вас попросить оплатить мне все мои часы, которые я отрабатывал после основной смены.

Все ахнули, бригадир побледнел.

— Венедикт Борисович, что с вами? — спросил он. — Вы в порядке?

В растерянности бригадир оглянул нас, окружающих мужиков, но каждый из нас, кто встречался с ним взглядом, тут же отводил глаза, как бы давая понять начальнику, что мы тоже не понимаем, что тут вообще происходит.

Венедикт Борисович сел.

— Мне просто неожиданно понадобились деньги, — проговорил он.

Бригадир ещё раз уточнил не ошибка ли это и не ослышался ли он, но Венедикт Борисович, приложивший к кончику языка холодный кусочек банана, снова повторил свою просьбу, причём в этот раз более отчётливей.

Потом обед закончился. В течение оставшихся шести часов смены мы так ни разу и не увидели бригадира, который по каким-то неотложным делам отлучился в управляющий отдел.

На следующий день мы узнали, что нашего бригадира уволили. Весь обед мы молча грустили. Лишь один Венедикт Борисович был каким-то не то, чтобы счастливым, а скорее спокойным. И это в такое-то сложное время, когда нашего бригадира уволили, и никому не понятно, что теперь со всеми нами будет дальше!

Вечером Венедикт Борисович вновь пришёл в раздевалку. Мы, работяги, тогда все злобно друг с другом переглянулись — к той минуте уже на весь цех успела разойтись молва, что Венедикт Борисович умышленно подставил нашего бригадира под увольнение. Сперва мы не особо в это верили, потому что у Венедикт Борисовича не было никаких мотивов для увольнения нашего бригадира, но затем мы вспомнили, как Венедикт Борисович сегодня спокойно обедал, не убегая, как это бывало обычно, поплакать в туалет. Тогда всё встало на свои места — Венедикт Борисович намеренно добился увольнения нашего бригадира, чтобы никто и никогда больше впредь не прерывал его от поглощения хрючева на обеденных перерывах. Говорило в пользу этого также и то, что прямо сейчас Венедикт Борисович пришёл в раздевалку и начал собираться домой, вместо того, чтобы отправиться на свою неоплачиваемую смену. Оно было теперь и понятно — добившись увольнения начальника, никакой такой бескорыстной подработки Венедикт Борисовичу больше не было нужно.

Мы все пристально наблюдали за каждым неловким движением Венедикт Борисовича, который неожиданно достал из сумки какую-то замшевую коробочку и с счастливым видом ушёл прочь. Мы все вновь переглянулись и, столпившись в одну кучу из пятидесяти человек, пошли вслед за Венедикт Борисовичом.

Шёл он как обычно в отдел обработки материалов. Там он занял свой любимый станок, положил коробочку на стул и принялся обрабатывать какой-то брусок. Мы с мужиками пожали плечами, почесали друг другу затылки, и уж было думали уходить, как вдруг Венедикт Борисович выключил станок, взял коробочку и пошёл к дверям, что вели в кабинет ответственных по цеху. Оттуда показалась Валентина Петровна — женщина довольно статная, размером наверное с трёх Венедиктов Борисовичей.

— Здравствуйте! — крикнул ей Венедикт Борисович, пытаясь перебить шум работающих станков.

Валентина Петровна приспустила нижнюю губу, и станки, будто страшась гудеть в один голос с руководством, неожиданно заглохли.

— Здравствуйте, — спокойным голосом сказала она.

Станки вновь заработали, Венедикт Борисович закричал:

— Валентина Петровна, я хочу сказать вам, что я…

Тут он запнулся, весь как-то зажался прямо как тогда, когда обычно убегал от нас в страхе или в смущении в туалет. Станки вновь затихли.

— Докладывайте, пожалуйста, быстрее. У меня нет времени на разговоры.

Станки заревели.

— Валентина Петровна, — заорал Венедикт Борисович, — Валентина Петровна, я хочу сказать вам, что я вас очень сильно люблю!

Венедикт Борисович упал на одно колено и раскрыл коробочку перед Валентиной Петровной. Яркий свет облучил всё её лицо, её брови затлели, а губы иссохли.

— Тут миллиард и один карат, Валентина Петровна! Так сильно я вас люблю!

— Ах, — сложила ладони от изумления Валентина Петровна. — Какие прекрасные серёжки.

— Это ожерелье! И я дарю его вам! Пожалуйста, будьте моей женой!

Валентина Петровна закрыла коробочку и взяла её в руки.

— Прошу вас меня простить, Венедикт Борисович, но я вынуждена вам отказать. Как вы, наверное, знаете, у меня уже есть дети. Их двое или трое, я до сих пор не могу разобрать, но это и не важно, самое главное, что я их всех очень сильно люблю. Помимо того, у меня есть эта замечательная работа, и в скором времени её станет ещё больше, ведь со вчерашнего дня наш завод перешёл в разряд обанкротившихся из-за того, что какому-то сотруднику неожиданно выплатили долг за все его переработки. Поймите меня, Венедикт Борисович, — она провела ладонью по его щеке, — я давно уже не девочка и вся эта ваша любовь со свадьбой, разводом, алиментами и отсуживанием у вас всего вашего имущества мне уже совсем не нужна. Всё это, как и своего мужа, я оставила уже давно в прошлом. Спасибо вам большое, Венедикт Борисович. Ожерелье я заберу.

Венедикт Борисович встал и, не отводя взгляда от пола, спросил:

— Так значит, вы меня не любите? И всё это время, что я приходил в ваш цех поработать у станка и попить вместе с вами чаю, всё это время вы никогда меня не любили?

— Не любила? С чего это вы взяли? Венедикт Борисович, я вас люблю и даже очень. Просто, сами подумайте, вот я — красивая, статная и обеспеченная женщина. Я могу дать вам всю себя, всю свою любовь, а что дадите мне вы?

— Я тоже могу дать вам свою любовь… И это ожерелье — тому доказательство, — Венедикт Борисович приподнял взгляд на коробочку, что лежала в руках Валентины Петровны.

— И я вам безумно благодарна за это украшение. Но вы же понимаете, что этого как-то мало? Вам следует поухаживать за мной ещё пару лет.

— Я потратил на это ожерелье последние деньги, — пробормотал Венидикт Борисович. — Навряд ли теперь я смогу вам подарить что-то ещё.

— Ну, тогда я вас не люблю. Прощайте.

Валентина Петровна развернулась и ушла в свой кабинет. Венедикт Борисович с опущенными глазами пошёл в нашу сторону. Мы тут же разбрелись по стенам, но Венедикт Борисович прошёл мимо нас и, кажется, даже совсем никого не заметил.

Потом мы пришли в раздевалку, Венедикт Борисович сидел около своей сумки и просто смотрел в стену. Мы все переоделись и направились к выходу. Неожиданно Венедикт Борисович встал и пошёл вместе с нами.

Шли мы молча. На остановке сели в один автобус, где многие из нас проехались зайцем, потому что кондуктор просто не смог протиснуться сквозь огромную толпу толстых работяг, чтоб собрать у некоторых из нас деньги за проезд. Венедикт Борисович выходил раньше всех. Немного посовещавшись, мы решили выйти вместе с ним, чтобы проводить его до дома.

Дойдя вместе с Венедикт Борисовичем до его подъезда, мы выстроились в ширинку и по очереди начали подходить к нему, чтобы пожать руку на прощание. Потом Венедикт Борисович зашёл в подъезд, а мы обогнули дом и полезли друг другу на плечи, чтобы достать до самого четырнадцатого этажа, на котором жил Венедикт Борисович, и узреть через окно, чем же таким теперь он будет заниматься.

Окно, в которое мы смотрели, выходило прямо на прихожую квартиры. Венедикт Борисович зашёл домой, снял пальто, скинул обувь, отодвинул подставку для зонтиков, что стояла в самом углу, прошёл в этот самый угол, повернулся к нам лицом, сел на корточки, закрыл руками глаза и заплакал. Сперва мы все перепугались, но потом заметили, что в этом самом углу на полу уже были засохшие пятна от слёз. Стало быть, это не первый раз, когда Венедикт Борисович вот так вот приходил домой, садился в угол и плакал. Возможно даже, что он так плакал каждый день, приходя с работы домой. Неожиданно послышался женский приятный голос.

— Ну ты чего там плачешь?

Мы повернули головы и увидели, что на пороге в другую комнату стояла очень красивая женщина, лет может тридцати, с чёрными пышными волосами, свитыми в пучок, и с длинными красивыми ногами, под стопами которых мечтал бы оказаться каждый из нас.

Венедикт Борисович поднял голову и посмотрел на женщину.

— Ты кто? — спросил он у неё.

— Я? — засмеялась она. — Не узнал что ли? Ну конечно, сквозь слёзы всё видится расплывчатым.

Она подошла и большими пальцами протёрла ему глаза.

— Ну что, узнаёшь?

Венедикт Борисович всхлипывал и смотрел на неё.

— Я — твоя жена, — устав, по всей видимости, от ожидания произнесла женщина.

— Жена? — переспросил у неё Венедикт Борисович.

— Жена? Жена? — зашептались мужики в нашей живой лестнице. Было как-то совсем неожиданно узнать, что у Венедикта Борисовича есть жена, да ещё причём и такая красивая, вся бледненькая и с аккуратненьким носиком.

— Да, жена, — ответила ему та и крабиком прошлась своей нежной рукой по его грубой лысине.

Венедикт Борисович немного приподнялся и полез в карманы своих штанов.

— Прости… — он взял её руку, что карабкалась по его лысине. — Я совсем не знал, что дома меня ждёт жена, и оттого не принёс с собой никакого подарка, хотя у меня и было одно ожерелье, но я подарил его другой… Наверное, ты меня теперь больше не любишь…

Женщина засмеялась, задрала правую ногу и омариком прошлась своей изящной стопой по шершавой лысине Венедикт Борисовича.

— Глупый, — проговорила она. — Кому какая разница, что ты там даришь. Предметы, они ведь такие ненужные.

Венедикт Борисович взял её стопу и поцеловал. Многие работяги заворчали, всем было очень ревностно.

— Но разве тебе не было бы приятно, если б я подарил тебе ожерелье, — проговорил Венедикт Борисович.

— Честно говоря, мне было бы как-то всё равно.

— А если бы ты подала прямо сейчас на развод и отсудила бы у меня эту квартиру? Разве тебе не было бы приятно?

— Навряд ли. Мне это совсем не нужно.

— А зачем же ты тогда вышла за меня замуж?

Она помассировала пяткой его щёки.

— Потому что я тебя люблю.

Венедикт Борисович растрогался и снова заплакал. Женщина водила стопой по его лицу и собирала каждую слезинку.

— Пойдём в соседнюю комнату, — дрожащим голосом сказал вдруг Венедикт Борисович. — О таких вещах я хочу поплакать в другом углу.

Женщина опустила ногу и протянула Венедикт Борисовичу руку. Тот взялся за неё, и вместе парочка отправилась в соседнюю комнату.

Мы всей нашей лестницей также шагнули вправо — в сторону окна, выходившего на соседнюю комнату. Однако сохранить равновесие нам не удалось, и мы зашатались и задрожали. Кто-то даже упал с самого верху и разбился насмерть. Тогда мы все вместе одновременно подпрыгнули на счёт три, самый верхний человек ухватился за каркас окна, подтянулся и рассмотрел, что же там такое происходило в той комнате.

Там, прямо посреди пустого зала, углы которого были сплошь запачканы, покачивалась большая красивая люстра, с которой свисала толстая и искусно затянутая петля.

— Смотри, дорогой, — проговорила женщина, уставив палец на петлю. — Ты так трепетно расспрашивал меня про моё отношение к подаркам, что я и сама решила сделать тебе подарок!

Венедикт Борисович, заворожённый этими словами, пошёл вперёд, прямо к петле. Женщина шла подле него и держала обе свои руки у груди, ладони она сложила в замочек.

— Тебе нравится? — спросила она у Венедикт Борисовича и тут же вскричала: — Стой! Подожди, не споткнись!

Венедикт Борисович остановился и посмотрел вниз: там располагался небольшой деревянный подиум из двух ступенек.

— Это я для тебя смастерила тоже. Чтоб удобней было рассматривать.

Венедикт Борисович забрался на эшафот и взглянул сквозь петлю.

— Какое замечательное окно, — прошептал он ей. — С видом на мой самый любимый угол.

— Окно? Вообще-то это ожерелье.

Венедикт Борисович схватился обеими руками за раму окна, и действительно, она оказалась гибкой, словно какая-то нагрудная цепочка. Он надел её на шею.

— Ну как? — спросила женщина. — Правда ведь красиво?

Венедикт Борисович держался за петлю и неугомонно её как-то поправлял.

— Если честно, то оно больше напоминает мне какой-то галстук, — сказал он.

— Ну если хочешь, то пусть это будет галстук. Хотя я хотела подарить тебе ожерелье, — возмутилась женщина.

— Нет, если ты того желаешь, то я не буду спорить, пусть это будет ожерелье.

Женщина встала прямо напротив Венедикт Борисовича и посмотрела в его заплаканные глаза.

— Стало на душе приятнее от подарка? — спросила она у него.

Венедикт Борисович как-то потупился.

— Если честно, то не особо. Я и без этой безделушки вполне себе спокойно жил, а то, что ты меня любишь, я понял ещё раньше, когда ты пришла в тот угол успокаивать меня.

— Ну вот видишь, говорила же тебе, что все эти предметы — ерунда, и едва ли ими можно выразить свою любовь.

— В любом случае, я тебе очень сильно благодарен за это ожерелье. Я буду носить его до конца своих дней и никогда не осмелюсь его снять. Даже если мне когда-нибудь придётся принять ванну, я всё равно не сниму твой подарок.

Женщина встала на носочки и провела рукой по его щеке.

— Ради этого притворства, ради этой лжи и стоило дарить тебе это украшение, — засмеялась она и протянула ему руку. — Ну же, пойдём туда, в твой любимый угол.

Венедикт Борисович взял её руку, сделал шаг вперёд и тут же провалился с подиума. Плотный узел со свистом проскочил по верёвке, и петля туго затянулась, сдавив шею Венедикт Борисовича где-то чуть выше кадыка. Пару минут он барахтался, а женщина, схватив его за руку, успокаивала его и умоляла не дёргаться так сильно. Затем Венедикт Борисович, по всей видимости, послушался и замер.

Женщина обернулась в сторону окна, подошла и дёрнула занавески. Наша лестница зашаталась, мы все упали и разошлись по домам.

С тех пор Венедикт Борисович никогда больше не приходил на работу, а про увиденное в тот вечер мы никому не рассказывали, потому как лезть в чужие семейные дела казалось нам совсем уж неприличным. Даже если кто-то из нас вспоминал потом за обеденным столом про тот случай, мы тут же косились на него и говорили, что ничего такого не было и что скорее всего ему это всё приснилось. И вскоре наши обеденные перерывы превратились в молчанку, потому как всё это время мы только и делали, что обсуждали отсутствующую личную жизнь Венедикт Борисовича, а теперь, когда вдруг выяснилось, что она у него появилась, обсуждать нам было больше нечего.

Спустя месяц Валентина Петровна в слезах вбежала в наш цех и сообщила нам, что Венедикт Борисовича нашли повешенным в собственной квартире. К тому времени мы уже и думать забыли про этого Венедикт Борисовича, и было нам как-то всё равно. Но Валентина Петровна не унималась; она подбегала к случайному работяге, хватала его за руку и в истерике кричала ему:

— Я не могу в это поверить! Я не могу в это поверить! Почему он так поступил? Он врал мне, врал! Никогда меня не любил! Я была у нотариуса, я думала, что там мне скажут, что Венедикт Борисович убил себя ради того, чтоб завещать мне свою квартиру! Чтоб подарить мне её, чтоб показать мне свою искреннюю любовь! И что я там услышала! Нотариус рассказал мне, что квартира Венедикт Борисовича отныне принадлежит государству! Мол, не было у него никаких других близких родственников, детей или жены, которые могли бы вступить в наследство на его имущество! Я говорю, вот же я, его возлюбленная! А нотариус мне — меня не интересует любовь, связанная чувствами, меня интересует любовь, связанная юриспруденцией! И погнал меня прочь! Я не могу в это поверить! Неужели Венедикт Борисович любил государство намного больше меня? Он же никогда не увлекался политикой! Нет! Он никогда меня не любил, никогда! Только врал мне! Врал, чтобы жениться на мне, чтобы прибрать к своим грязным рукам моё имущество! Лжец, нахал, подлец! Я никогда его не любила!

Она закрывала руками лицо и раздавалась слезами. Мы пожимали плечами: ну умер и умер, что тут поделаешь. Но то, что у него не было наследников или близких, это конечно грустно. Впрочем, зная Венедикт Борисовича, по-другому быть и не могло, и женатым всем нам он мог лишь только присниться.

Автор: Максим Баранчиков

Источник: https://litclubbs.ru/writers/9626-ozherele.html

Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!

Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.

Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.

Читайте также: