Похоже, после революции он и вовсе забыл, что когда-то, еще при царе-батюшке, использовал такой аксессуар, как галстук-бабочка. Или притворялся, что забыл.

Автор, да что вы там все сочиняете?! Да если бы они в то время жили «как сыр в масле», то неужели бы они встали на сторону большевиков.

А вот еще одна занимательная фотография. Это родители Леонида Брежнева: Илья Яковлевич и Наталья Денисовна.

Генсек всегда подчеркивал, что он из семьи потомственных рабочих. Верим. И даже не сомневаемся. Его отец работал на Каменском металлургическом заводе. В семье, кроме Леонида, подрастали еще двое детей — Яков и Вера. Очень похоже, что Наталья Денисовна не работала. Она вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. И, как ни странно, семья была очень обеспеченной.

Посмотрите на эти фотографии. Вы извините... ну не могут так безукоризненно выглядеть и так одеваться замордованные царским режимом пролетарии.

Взгляните внимательнее на узел галстука Ильи Яковлевича. В начале XX столетия мужские галстуки и шейные платки закрепляли декоративными золотыми брошками, нередко выполненных в форме изящной женской ручки.

Что касается украшения матери Леонида Ильича — здесь заметна брошь, вероятно дополненная бусами из аметиста. Хотя утверждать, из чего сделаны бусы, не будем. Ясно лишь одно — сделаны они определенно не из стекла.

А теперь вернемся к Никите Хрущёву. С его слов, он в четырнадцатилетнем возрасте стал учеником слесаря на машиностроительном и чугунолитейном заводе в Юзовке. В 1917 году он уже работал слесарем на шахте в той же Юзовке.

Никита Сергеевич с 1931 года занимал пост первого секретаря Бауманского, а затем, в том же году, Краснопресненского районного комитета ВКП(б). В 1932 году он и вовсе стал вторым лицом в Московском горкоме ВКП(б).

И вот тогда он выдал самую настоящую крамолу. Он, видите ли, работая в 1917 году слесарем на Шахте в Юзовке, имел бо́льший достаток, нежели в 30-е годы. Скорее всего, он разболтался уже будучи на политическом олимпе после Сталина. Скажи он это все при Сталине, неизвестно, как сложилась бы его судьба.

«Работая простым слесарем, я зарабатывал 45 рублей при ценах на черный хлеб в 2 копейки, на белый — 4 копейки, фунт сала — 22 копейки, яйцо стоило копейку, ботинки, самые лучшие «Скороходовские» — 7 руб. Чего уж тут сравнивать. Когда я вел партработу в Москве, то и половины этого не имел, хотя занимал довольно высокое место», — вспоминал Никита Сергеевич. А затем уж и вовсе расчувствовался: «В 1930-е годы другие люди были обеспечены еще хуже, чем я».

Кто-то может возразить, что возможно молодой Хрущёв относился к квалифицированным рабочим. То есть к элите пролетариата, чей жизненный уровень значительно превосходил уровень жизни среднестатистического рабочего.

Но и здесь не складывается пазл. К моменту революции 1917 года ему исполнилось всего лишь 22 года — очевидно, такой профессиональный опыт ещё не мог сформироваться. Известно, что именно плохие рабочие тогда получали около 50 рублей ежемесячно, тогда как хорошие специалисты зарабатывали уже порядка 80–90 рублей. Из чего следует вывод, что Никита Сергеевич Хрущёв находился именно среди менее квалифицированных рабочих («плохих слесарей»), следовательно, его материальное положение было и не хуже, и не лучше, как у обычного рабочего. «Живу, как все», — сказали бы сейчас.

Кто-то догадывается о том, что в царской России ссыльным платили… жалованье. Тот же пролетарский вождь, находясь в селе Шушенское, получал восемь рублей ежемесячно. На эти деньги он мог иметь чистую комнату, еду, стирку и починку белья.

Правда, он был недоволен своим меню. Как-то все не слишком-то разнообразно. Ну, например, забив барана, всю последующую неделю готовили разнообразные кушанья из его мяса. А когда делали котлеты — питались исключительно ими несколько дней подряд.

Малыш обратился к отцу с просьбой рассказать ему про жизнь во времена царя и нынешнюю жизнь при Советской власти, благодаря которой мы теперь живем свободно, ведь ее принес нам Ленин.

Отец присел за столик, протянул сыну сухое печенье, сам выпил немного водочки — так веселее будет вспоминать — и стал повествовать своему чаду:

— В старину при царской власти всем людям тяжело приходилось жить, особенно рабочим да крестьянам. Хозяева предприятий заставляли нас от зари до заката вкалывать, а плату давали мизерную совсем!

— Пап, а сколько копеек ты получал раньше? — спросил мальчишка отца.

— Сынок, во времена царя мне платили всего лишь тридцать восемь рублей...

— А много ли можно было приобрести на такие деньги? — снова интересуется мальчик.

Коммунист отец немного смутился от такого хитрого вопроса, но решил все-таки честно ответить своему ребенку:

— Видишь ли, сынок… на эти тридцать восемь рублей я имел возможность покупать около пятидесяти килограммов мяса каждый месяц, если бы пожелал.

— А пряников сколько можно было бы купить на эти деньги? — продолжал любопытствовать сын.

Отец-коммунист растерялся:

— Вот так сразу и сказать сложно. Да и ты в тринадцатом-то только появился на свет и пряников не просил.

— Ну хотя бы приблизительно! — уперся мальчишка.

— Приблизительно? Давай-ка подсчитаю… Примерно около восьмидесяти килограммов выходит вроде...

— А это сколько будет в штуках? — допытывался малыш.

Отец опять завозился на табурете… Налил еще водки. Опрокинул, закусил соленым огурцом и углубился в вычисления.

— Так… Выходит… Значит… Цельных восемьсот пряников я мог себе позволить, — изумившись сам, произнес отец-большевик.

У сына от неожиданности открылся рот. Он долго молчал, пока наконец не обрел способность говорить:

— Пап, а сколько теперь получает рабочий?

— Советская власть платит мне шестьсот рублей, — спокойно ответил отец.

— Но почему сейчас ты покупаешь мне лишь один пряник раз в месяц? Да мяса у нас нет.

Рабочий-большевик тут же выпил остатки водки и строго заявил сыну:

— Много знаешь — быстро состаришься! И прекрати свои дурацкие расспросы! Марш в кровать!

Этими словами разговор между отцом-большевиком и сыном был завершен. Мальчик так и остался в недоумении, отчего раньше при царской власти трудящиеся прозябали в нищете, а после прихода советской власти зажили весело и счастливо.